Закусочная Алексея Калугина

Я купил эту книгу где-то в конце 80-х, в маленьком букинистическом магазинчике на Маросейке, которая в то время еще называлась улицей Богдана Хмельницкого. Располагался он прямо напротив чебуречной, в которой готовились исключительные по своим вкусовым качествам чебуреки, вкушать которые, за неимением сидячих мест, приходилось стоя. Я работал неподалеку и 2-3 раза в день — до работы, после работы и в обед, по дороге в чебуречную, — забегал в «Букинист», чтобы посмотреть, не выбросили ли на прилавок что-нибудь интересное. В те времена тотального дефицита многие избавлялись от того, что считали ненужным хламом. И время от времени, среди развала научно-популярных брошюр и бесконечных изданий и переизданий никому вдруг ставших ненужными классиков советской литературы, можно было найти что-то по-настоящему интересное. Причем, за вполне приемлемую, если не вовсе бросовую цену. В общем, как повезет.

Книга не сразу привлекла мое внимание. Красный коленкоровый переплет, в который она была  обернута, выглядел как откровенная самоделка. Да и формат у нее был побольше стандартного книжного. Так в советские времена поступали обычно с «Роман-газетой», «Иностранной литературой» и прочими толстыми журналами — выдирали то, что было интересно и переплетали. Однако, вопреки моим ожиданиям, под переплетом оказалось нечто действительно интересное. Старые, пожелтевшие страницы, с затрепанными уголками и карандашными пометками прямо по тексту и на полях.  Видимо, книгу читали и перечитывали ни один десяток раз. Текст был набран по-русски, но с «ятями».  Никаких выходных данных не было. Так же отсутствовали несколько начальных и последних страниц. Как я выяснил позже, по ходу текста тоже имелись пробелы. На обложке синим химическим карандашом было выведено: Grimoire Malivolus. Тогда это словосочетание мне ни о чем не говорило. Позже я тоже не смог найти никакой информации об этой книге. Скорее всего, на обложке было написано не ее настоящее название. А, может быть, эти слова вообще не имели к ней никакого отношения.

Не смотря на то, что цена книги была копеечная, я засомневался, стоит ли ее покупать? Нужна ли мне эта книга, пусть и старая, но без начала и конца? Да, к тому же, еще и без названия?

В раздумии, я открыл книгу наугад и прочитал следующее:

«Общение с демонами и прочими потусторонними существами требует не там много затрат физических и ментальных сил, как обычно принято считать. Главное, что для этого требуется — сорочка соответствующего цвета.»

Этого было довольно. Мимо такой книги я не мог пройти.

После этого книга долго стояла на полке среди прочих томов, до которых так и не доходили руки. Порой я доставал ее, сдувал с нее пыль, открывал наугад и, прочитав несколько строк, лишний раз убеждался в том, что книга стоит того, чтобы заняться ее изучением серьезно. После чего снова ставил на полку. Времени ведь всегда не хватает. И мы вечно что-то откладываем на потом.

После переезда книга осталась у родителей. И, признаться, я почти забыл о ней.

Но, вот, совсем недавно, заехав к маме в гости, я стал рыться на книжных полках и выудил этот том в самодельном красном переплете.

Видимо, время пришло.

Я забрал книгу с собой.

И теперь она стоит на книжной полке рядом с моим письменным столом, так, что я могу взять ее, не поднимаясь со стула.

Иногда я так и поступаю.

До сих пор не пойму, что является более странным, противоестественным и несоответствующим моим представлениям о нормальной, упорядоченной действительности — время, в котором я живу, или, все же, место? Почему — это уже не вопрос. Там, где я учился спрашивать, вопроса «почему?» не существовало. Как? Зачем? Откуда?  — это нормально. Это – сколько угодно! А Почему? — не сказать, что глупо, но как-то очень уж неопределенно. Расплывчато. Или даже лучше сказать – размазано. Как смальц по ржаному сухарю.

Что-то не так с моим восприятием реальности? Или же сама реальность съехала на сторону?

Да, ладно, в конце-то концов. Подумаешь, проблема – нелады с реальностью. С ней все время что-то не так… Но, откуда тогда ощущение, что все именно так и должно быть? Что все, даже самое странное и невероятное можно выразить словами? И тогда — выдумка оборачивается реальностью. Правда, далеко не каждый готов принять ее такой.  Что-то мешается. Цепляется, как заусенец – не больно, но противно.

Пытаясь найти хоть какое-то объяснение всем эти странностям, я снова и снова возвращаюсь к началу начал. К этажерке. Большой, облезлой, трехъярусной этажерке, стоявшей в простенке между двумя дверями в квадратной  прихожей огромной коммунальной квартиры, в которой я когда-то жил. На этажерку сваливалась макулатура – вся та бумажная продукция эпохи развитого, а, может быть, тогда еще и не очень развитого социализма, которая уже не представляла интереса для обитателей коммуналки. Оказавшись на этажерке, пресса переходила в разряд чисто утилитарной продукции —  во времена отсутствия пластиковых пакетов и пипифакса газета имела куда более широкое применение, нежели сейчас.

Мне года четыре, я только-только начал  сам читать, правда сразу довольно бегло, и мне катастрофически  не хватает слов, складывающихся в не просто осмысленные, но еще и увлекательные фразы. Поэтому, для  меня этажерка была едва ли не Клондайком. Я раз за разом, заново,  сверху до низу перерывал все ее содержимое и почти наверняка находил что-то интересное для себя. Среди вездесущей «Правды» и «Вечерки», пользовавшей куда большим уважением из-за того, что публиковала программу телевидения на завтра, прогноз погоды и  результаты очередного проигрышного тиража  денежно-вещевой лотереи; совершенно непонятных для меня тогда, а ныне представляющихся совершенно бессмысленными журналов «Крестьянка» и «Здоровье» — провозвестников вездесущего глянца, можно было отыскать разрозненные номера «Вокруг света»  или «Техника-молодежи». Пару раз я откопал даже «Искатель». Но, пожалуй, самой увлекательной  находкой оказалась тоненька книжечка с незатейливым названием «Герберт Уэллс. Рассказы». С виду она был   похожа на распространенные в то время детские издания из серии «Учимся читать» или «Мои первые книжки». Разве что только текст в ней был по-взрослому убористый. В ней, действительно, оказалось всего три небольших рассказа: «Лавка чудес», «Новейший ускоритель» и «Правда о Пайнкрафте».  Это была первая фантастика в моей жизни. И первый Уэллс.

Позднее и того, и другого будет в изобилии. Но, если со временем я все же начал ощущаться некий перебор фантастики, то пресыщенности Уэллсом не возникало. Просто не возникало – без всяких там «почему». Что удивительно, Уэллс всегда появлялся в моей жизни неожиданно. Как будто сам собой. То из запасников знакомой дамы выплывала «Россия во мгле», в тонком бумажном переплете, выпущенная почти как брошюра классиков марксизма-ленинизма. То вдруг в букинистическом магазине, среди вороха хлама, я  натыкался на «Нового Макиавелли», аж 29-го года издания, в котором даже слово «кепка» писалось через «э». Точно так же, совершенно необъяснимым, со стороны рискующим показаться сверхъестественным образом, ко мне попало 15-томное «правдинское» издание Герберта Уэллса – мечта советского библиофила! Но это уже совсем другая история.

А что касается тех первых трех рассказов… Честное слово, до сих пор и сам понять не могу, что произошло у меня в голове, когда я их прочитал. Соединились ли контакты так, как им и полагается, самым неповторимо-разумным образом? Или короткое, очень короткое замыкание выжгло какой-то очень важный участок моего мозга? Не знаю… Но, как бы там ни было, в любом случае, я благодарен за это Уэллсу.

Пустота обступает нас со всех сторон. Обволакивает, подобно кокону.

В пустоте нам спокойно и уютно.

Мы живем в пустоте, но при этом привычно воспринимаем ее, как нечто реальное.

Мы умело оперируем такими несуществующими понятиями, как глубина пустоты, ее высота, плотность, вес, объем.

Мы полагаем, что пустоте присущи цвета.

Мы любим поделиться впечатлениями о вкусе и запахе пустоты.

Порассуждать о смысле пустоты.

Мы примеряем пустоту на себя, как новое, модное платье.

И с гордостью демонстрируем всем пустоту так, будто  это величайшее достижение.

Поглощая пустоту, мы думаем, что насыщаемся.

Приобретая пустоту, мы верим в то, что чем-то обладаем.

Не пустота обманывает нас, а мы дурачим сами себя. Нам привычнее и удобнее жить в заблуждении, веря в то, будто на самом деле существует хоть что-то, кроме пустоты.

Мы пытаемся моделировать свою жизнь, оперируя фрагментами пустоты.

Но на самом деле мы лишь все более растворяемся в пустоте.

Пустота остается собой.

Пустотой. И больше никакой.

Бороться с пустотой бесполезно.

Пустоту следует принимать такой, какая она есть.

Пустой и никакой.